Российский университет медицины

Проект кафедры истории медицины Российского университета медицины

СЕРБСКИЙ

(1858—1917)

Не многие, наверное, знают, почему Центральному научно-исследовательскому институту судебной психиатрии в Москве присвоено имя русского врача-психиатра В.П. Сербского. Кстати, сам институт возник на базе Центрального приемного покоя, организованного А.Н. Бернштейном, заведовавшим первой психологической лабораторией в Москве при Психиатрической клинике Московского университета.

Владимир Петрович Сербский был крупнейшим судебным психиатром, одним из наиболее ярких представителей и создателей того направления в русской психиатрии, которое известно под именем московской, или корсаковской, психиатрической школы. Он был не только крупнейшим судебным психиатром, он был творцом русской судебной психиатрии как самостоятельной научной дисциплины; впервые в отечестве начал преподавать курс судебной психиатрии, и в этом его огромная заслуга.

Много страниц в книге жизни Владимира Петровича Сербского оказались вырванными, и потому в нашем рассказе о нем имеются существенные белые пятна, особенно что касается периода детства и юности. Жизненный путь Сербского в некоторых деталях похож на линию жизни выдающегося французского психиатра Филиппа Пинеля. Как в свое время его именитый собрат, Сербский окончил физико-математический факультет, а затем медицинский факультет университета и с таким же усердием добивался правовых гарантий для психических больных.

Владимир Сербский родился в небольшом городке Богородске Московской губернии в семье врача. Окончив 2‑ю Московскую гимназию, он в семнадцатилетнем возрасте поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, которое окончил в 1880 году со степенью кандидата естественных наук. Почему он решил поступать на медицинский факультет только что оконченного им университета, никому неведомо. Известно только то, что его приняли сразу на 3‑й курс, и в 1883 году он окончил медфак, получив на 5‑м курсе серебряную медаль за работу «Клиническое значение альбуминурии».

Врачебную деятельность Владимир Петрович начал в том же 1883 году в частной психиатрической лечебнице М.Ф. Беккера. Эта лечебница для душевнобольных, называемая по месту своего нахождения «Красносельской», была первым в Москве уголком московской психиатрической, или корсаковской, школы. В стенах этой знаменитой в летописях русской психиатрии лечебницы воспитывалось первое поколение учеников Сергея Сергеевича Корсакова: В.П. Сербский, Н.Н. Баженов, А.А. Токарский, С.Н. Успенский. В этой связи Н.Н. Баженов имел основание сказать, что Первая московская психиатрическая клиника душевных болезней была не на Девичьем поле, а около Сокольников: в этой старой частной лечебнице родилось в Москве клиническое преподавание психиатрии.

Под влиянием С.С. Корсакова и по приглашению тамбовского губернского земства доктор Сербский поехал в 1885 году в Тамбов, с тем чтобы заведовать земской психиатрической лечебницей и принять участие в реорганизации психиатрии в губернии. В Тамбове он пробыл с 1885 по 1887 год и уехал оттуда: борьба с нестеснением душевнобольных оказалась ему не под силу. Прошло более ста лет, как Пинель снял цепи с душевнобольных, однако в провинциальных российских больницах изменения происходили медленно. Уставший от провинциального разгильдяйства доктор Сербский отправляется за границу. В Вене он занимается у Оберштейнера и Мейнерта и посещает ряд других психиатрических заведений.

Когда в 1887 году открылась психиатрическая клиника Московского университета (первая по времени клиника будущего клинического городка на Девичьем поле), построенная на пожертвования В.А. Морозовой, Сербский избирается в нее Московским медицинским факультетом на должность ассистента. Первое знакомство Сербского с психиатрией происходило под руководством С.С. Корсакова, заведовавшего психиатрической клиникой Московского университета. Сначала, с 1887 года, Владимир Петрович работал в его клинике старшим ассистентом, а после защиты в 1891 году докторской диссертации и получения в 1892 году звания приват-доцента стал читать в университете курс психиатрии; с 1903 года он избирается профессором, а после смерти С.С. Корсакова — заведующим кафедрой психиатрии Московского университета. Забегая вперед, отметим, что спустя восемь лет он покинет университет в знак протеста против действия реакционного министра просвещения Л.А. Кассо.

Профессор Сербский, точно так же как и его учитель, вырос на идеях французских психиатров, главным образом Мореля и Маньяна. Не этим ли объясняется, что Сербский был жестким противником учения немецкого психиатра Крепелина, правда, лишь формально, а не по существу. Он действительно критически относился к высказыванию Крепелина о раннем слабоумии, указывая на невозможность выделения психозов на основании заранее предопределенного прогноза; вел с Крепелиным полемику в прессе, как на русском, так и на французском, английском языках. В эту полемику он вносил много иронии, юмора, подчас, по словам Ганнушкина, довольно тяжеловесного. И в то же время Сербский близко стоял к Крепелину: в целом ряде клинических подходов он прямо совпадает с Крепелиным.

Из сделанного Сербским в области клиники необходимо отметить его работы о кататонии, о галлюцинациях, о везаниях (лат. vesania — безумие), о раннем слабоумии, об органических заболеваниях головного мозга; все эти работы отличаются обстоятельностью, силой критического анализа, умением просто и ясно излагать. При оценке психических нарушений у больных доктор Сербский придавал большое значение соматическим нарушениям и деятельности организма как целого, то есть был клиницистом-соматиком. При оценке того или иного случая он брал в расчет не только картину психической жизни пациента, не только состояние его нервной системы, он старался подробным образом определить состояние всего организма больного и свести к одной причине, к одному заболеванию изменения как психические, так и соматические.

Клинический анализ получил особенно яркое проявление в его докторской диссертации «Формы психиатрического расстройства, описываемые под именем кататонии» (1890 г.). В диссертации Сербского случаи, иллюстрирующие главы, посвященные острому слабоумию, аменции и острой паранойе, относятся к острой шизофрении. Он доказал несостоятельность учения Кальбаума о кататонии как самостоятельной болезни и установил впервые, что кататонический симптомокомплекс может наблюдаться при различных психозах. Будучи одним из оппонентов, Сергей Сергеевич Корсаков 21 марта 1891 года в отзыве на диссертацию Сербского говорит, что данная работа «является одним из лучших произведений русской психиатрической литературы». Эта поистине классическая работа до сих пор сохраняет свое принципиальное значение для клинической психиатрии.

Большой интерес представляют работы Сербского о полиневритическом психозе (Корсакова болезнь), об органических психозах, о смешанных формах (везаниях), об острых психозах, ряд полемических статей (частью на французском и английском языках), «К вопросу о раннем слабоумии» (1902 г.), в которых дан исторический обзор и детально описана клиническая картина с глубоким анализом изучаемых состояний. Им написаны «Краткая терапия душевных болезней» (1911 г.), изданная дважды, в которой он высказал ряд важных положений по психогигиене и профилактике психических заболеваний, а также учебник («Психиатрия», 1912 г.), который выдержал 4 издания, и руководство по общей и частной психиатрии.

Помимо клинической психиатрии, Владимир Петрович много сделал в области судебной психиатрии. Он был первым преподавателем Московского университета, читавшим с 1892 года лекции по судебной психиатрии студентам юридического и медицинского факультетов. Результатом этих занятий стали два тома «Судебной психиатрии» (в 1895 г. издан первый том, в 1900 г. — второй том), явившиеся первым в России руководством, в котором освещались вопросы судебно-психиатрической теории и практики, законодательства для психических больных.

Владимиру Петровичу принадлежит разработка основных теоретических положений и организационных принципов отечественной судебной психиатрии. Он боролся за постановку и клиническое ведение судебно-психиатрической экспертизы. По его утверждению, эксперт не может ограничивать свою задачу лишь установлением наличия или отсутствия психической болезни при совершении преступления (медицинский критерий), он должен определить и степень ее, так как преступник не потому становится невменяемым, что он болен, а потому, что болезнь лишает его способности свободы суждения и свободы выбора того или другого образа действия (юридический критерий). Исходя из необходимости двух указанных критериев, Сербский принципиально отрицал возможность так называемой «уменьшенной вменяемости», допускать которую склонны были многие врачи и юристы, как отечественные, так и особенно иностранные.

Профессор Сербский оставался верен лучшим традициям и заветам медицинской этики. В 1906 году он выгнал из своей клиники полицейских, разыскивающих революционеров. В августе в его клинику явился пристав 1‑го участка Хамовнической части и заявил, что он имеет предписание осмотреть больных с целью выявления среди них скрывающихся преступников. Он предъявил предписание, подписанное всесильным градоначальником Рейнботом. В те времена такие предписания полагалось исполнять немедленно и беспрекословно. Однако доктор Сербский категорически отказался его исполнять. При этом он объяснил, что осмотр психических больных посторонними лицами, а полицейским тем более, может повредить психике больных, многие из которых страдают манией преследования.

Пристав, встретивший решительный отпор, после переговоров по телефону со своим начальством заявил, что московский градоначальник решительно требует произвести проверку и дает полчаса на размышление, после чего к осмотру приступят насильственно. На что Сербский ответил: «Мои научные убеждения не могут измениться ни через полчаса, ни через более продолжительное время; возложенная на меня по закону как на директора клиники забота о здоровье душевнобольных не позволяет мне ни при каких условиях дать согласие на меры, от которых может пострадать здоровье пациентов». Полиция, видя непреклонность Сербского, отступила. Мало того, Сербский подал жалобу на полицию, требовал привлечь пристава и градоначальника к судебной ответственности.

Доктор Сербский был человеком непреклонным, прямолинейным, без тени чинопочитания, он был борцом не по темпераменту, а исключительно по чувству долга. Образ его действий можно было всегда предсказать, поскольку он не выносил ложь и лицемерие, они ему были противны органически. Это был честный, принципиальный, не поступавшийся принципами гражданин и врач. Об этом красноречиво свидетельствуют приведенные ниже два случая.

В начале 1907 года в Московской тюремной больнице был найден мертвым в своей камере некто Шмидт, обвинявшийся в участии и организации Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Судебные власти видели в Шмидте опасного преступника и одного из вдохновителей Московского вооруженного восстания. Шмидт страдал психической болезнью. Факт его заболевания был установлен экспертизой, в которой принимал участие и Сербский. Судебные власти из конъюнктурных соображений говорили, что врачи, наблюдавшие Шмидта, ошиблись, считая его психически здоровым. В результате Шмидт, оставшись без надзора, разбил стекло в окне своей камеры и осколком перерезал себе сонную артерию. Случай этот вызвал в обществе бурю справедливого негодования в адрес лиц, которые не признавали его больным. Профессор Сербский выступил на страницах «Русских Ведомостей» и развернул резкую полемику с юристами.

В том же 1907 году бывший член I Государственной думы Недоносков совершил убийство. Несколькими экспертизами, в которых участвовал Сербский, было выяснено, что он душевнобольной. Несмотря на это, судебные власти, будучи пристрастными к ненавистным правительству политическим деятелям (Недоносков был в оппозиции к правительству), отвергли диагноз «душевное заболевание» и приговорили Недоноскова к 4‑летнему заключению. По поводу этого приговора Сербский также выступил с целым рядом докладов и статей как в общей, так и в специализированной прессе. Он не мог молчать, обличая явную несправедливость. «За почти 30 лет моего служения психиатрии, — говорил Сербский, — я всегда считал своим нравственным долгом отстаивать всеми доступными мне средствами права и интересы душевнобольных. Все равно, нарушались ли они невежеством служителей, считающих необходимым наказать больного, или недостатком образования тех, кто устраивает охоту на уже и без того наказанных самой болезнью людей».

По воспоминаниям доктора Ганнушкина, восемь лет проработавшего с Сербским и хорошо его знавшего, вырисовывается многомерный портрет этого человека. Владимир Петрович был простой, прямой, даже несколько грубоватый человек; он казался суровым, даже жестким, на самом деле за этим скрывалась детская доверчивость, подчас даже наивность, он был крайне добрым человеком. Серьезный на вид, медлительный и несловоохотливый, он скрывал под своей суровой внешностью большую доброту и душевную мягкость, которые раскрывались в полной мере прежде всего в отношении к больным.

Владимир Петрович был скромным человеком, отнюдь не честолюбивым, не стремившимся быть заметным и останавливать на себе внимание других, никогда не искавший популярности. Однако это не мешало ему исповедовать принцип единоначалия в управлении. В соответствии с революционным духом тех лет на съездах русских психиатров постоянно пропагандировали автономно-коллегиальный стиль руководства. Вопреки этим настроениям Сербский отказался вводить коллегиальное управление в своей клинике. Это усилило начавшееся раньше из-за игнорирования им учения Крепелина противоречия между ним и врачами. В октябре 1906 года Сербский запретил ассистентам и ординаторам распределять больных в его отсутствие, что явилось последним поводом для принципиального конфликта, быстро получившего широкую огласку в печати. Сербский пожаловался декану Д.Н. Зернову на медицинский персонал, требовавший ввести коллегиальное управление, после чего две недели не посещал клинику. В декабре 1906 года третейский суд вынес решение: «Устав клиники, как живого дела, требует обновления, и такой коррекцией должно служить коллективное ведение управления». Сербский с этим решением не согласился и начал увольнять служащих, которые его не поддержали. Протестуя против этого, ушли и врачи, среди них был П.Б. Ганнушкин.

Профессор Сербский вскоре осознал свою ошибку и мучительно нравственно страдал. В 1911 году резко усилилась борьба за университетскую автономию, приверженцем которой был и Сербский. Когда же по автономии был нанесен удар рукой министра просвещения Л.А. Кассо, Сербский с группой левого крыла профессорской коллегии, к которой он принадлежал и пользовался большим авторитетом, покинул стены родного дома. В таком шаге отчаяния он видел единственный способ борьбы и единственное средство сохранить свое достоинство и корпоративную честь. Уход из университета оставил в душе Сербского незаживающую рану, которая, постоянно кровоточа, в конце концов дала себя знать…

Малообщительный Сербский, несмотря на нелюбовь и даже боязнь всяких публичных выступлений, был общественным деятелем, выступлений которого часто боялись. На знаменитом II съезде психиатров, проходившем в августе 1905 года в Киеве, где он был избран его председателем, Сербский выступил как сторонник революционного протеста против самодержавия. В 1906 году, вскоре после Декабрьского вооруженного восстания в Москве, на дверях его квартиры была вывешена надпись: «Жандармы и полицейские не принимаются в качестве пациентов».

В 1911 году одной из причин закрытия властями I съезда Русского союза психиатров и невропатологов, созванного в память С.С. Корсакова, была речь Сербского, направленная против политической системы. Фраза, которую он построил на созвучии фамилии Кассо с французскими словами des cas sots («глупые случаи»), стала крылатой среди прогрессивной части врачей России. Сербский был активным участником всех психиатрических съездов. Он принимал самое живое участие в работах Московского общества невропатологов и психиатров, где был председателем. Он организовал Московский психиатрический кружок «Малые пятницы», который проводил интересные заседания, а также много работал в Московском психологическом обществе и, наконец, был одним из основателей и редакторов журнала этого общества («Журнал невропатологии и психиатрии им. С.С. Корсакова»).

24 года своей жизни, почти четверть века, отдал Сербский созданию и развитию Московской психиатрической клиники. Последние годы жизни выдающегося психиатра прошли в тяжелых моральных и материальных условиях. Сербский был бессребреник, до самой смерти он оставался необеспеченным, несмотря на самые скромные привычки. И это в Москве, где население с давних пор развращало врачей, а врачи, в свою очередь, население.

Весной 1917 года рушилась старая русская жизнь, и вместе с ней уходило в прошлое наследие реакционного министра Л.А. Кассо. Владимир Петрович Сербский должен был вернуться в дорогую ему, родную клинику, он дал уже на это свое согласие, но неумолимая судьба отказала ему в этой радости. На 60‑м году жизни, едва ли не в тот самый день, когда пришла телеграмма из Петрограда о его возвращении в университет, он 23 марта 1917 года умер; его похоронили уже не бывшим профессором Московского университета, как он любил себя называть, а действующим. В надгробной речи прозвучали слова, очень точно выразившие сущность покойного: «психиатр без страха и упрека». Таким он и останется навсегда в истории русской психиатрии.Не многие, наверное, знают, почему Центральному научно-исследовательскому институту судебной психиатрии в Москве присвоено имя русского врача-психиатра В.П. Сербского. Кстати, сам институт возник на базе Центрального приемного покоя, организованного А.Н. Бернштейном, заведовавшим первой психологической лабораторией в Москве при Психиатрической клинике Московского университета.

Владимир Петрович Сербский был крупнейшим судебным психиатром, одним из наиболее ярких представителей и создателей того направления в русской психиатрии, которое известно под именем московской, или корсаковской, психиатрической школы. Он был не только крупнейшим судебным психиатром, он был творцом русской судебной психиатрии как самостоятельной научной дисциплины; впервые в отечестве начал преподавать курс судебной психиатрии, и в этом его огромная заслуга.

Много страниц в книге жизни Владимира Петровича Сербского оказались вырванными, и потому в нашем рассказе о нем имеются существенные белые пятна, особенно что касается периода детства и юности. Жизненный путь Сербского в некоторых деталях похож на линию жизни выдающегося французского психиатра Филиппа Пинеля. Как в свое время его именитый собрат, Сербский окончил физико-математический факультет, а затем медицинский факультет университета и с таким же усердием добивался правовых гарантий для психических больных.

Владимир Сербский родился в небольшом городке Богородске Московской губернии в семье врача. Окончив 2‑ю Московскую гимназию, он в семнадцатилетнем возрасте поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, которое окончил в 1880 году со степенью кандидата естественных наук. Почему он решил поступать на медицинский факультет только что оконченного им университета, никому неведомо. Известно только то, что его приняли сразу на 3‑й курс, и в 1883 году он окончил медфак, получив на 5‑м курсе серебряную медаль за работу «Клиническое значение альбуминурии».

Врачебную деятельность Владимир Петрович начал в том же 1883 году в частной психиатрической лечебнице М.Ф. Беккера. Эта лечебница для душевнобольных, называемая по месту своего нахождения «Красносельской», была первым в Москве уголком московской психиатрической, или корсаковской, школы. В стенах этой знаменитой в летописях русской психиатрии лечебницы воспитывалось первое поколение учеников Сергея Сергеевича Корсакова: В.П. Сербский, Н.Н. Баженов, А.А. Токарский, С.Н. Успенский. В этой связи Н.Н. Баженов имел основание сказать, что Первая московская психиатрическая клиника душевных болезней была не на Девичьем поле, а около Сокольников: в этой старой частной лечебнице родилось в Москве клиническое преподавание психиатрии.

Под влиянием С.С. Корсакова и по приглашению тамбовского губернского земства доктор Сербский поехал в 1885 году в Тамбов, с тем чтобы заведовать земской психиатрической лечебницей и принять участие в реорганизации психиатрии в губернии. В Тамбове он пробыл с 1885 по 1887 год и уехал оттуда: борьба с нестеснением душевнобольных оказалась ему не под силу. Прошло более ста лет, как Пинель снял цепи с душевнобольных, однако в провинциальных российских больницах изменения происходили медленно. Уставший от провинциального разгильдяйства доктор Сербский отправляется за границу. В Вене он занимается у Оберштейнера и Мейнерта и посещает ряд других психиатрических заведений.

Когда в 1887 году открылась психиатрическая клиника Московского университета (первая по времени клиника будущего клинического городка на Девичьем поле), построенная на пожертвования В.А. Морозовой, Сербский избирается в нее Московским медицинским факультетом на должность ассистента. Первое знакомство Сербского с психиатрией происходило под руководством С.С. Корсакова, заведовавшего психиатрической клиникой Московского университета. Сначала, с 1887 года, Владимир Петрович работал в его клинике старшим ассистентом, а после защиты в 1891 году докторской диссертации и получения в 1892 году звания приват-доцента стал читать в университете курс психиатрии; с 1903 года он избирается профессором, а после смерти С.С. Корсакова — заведующим кафедрой психиатрии Московского университета. Забегая вперед, отметим, что спустя восемь лет он покинет университет в знак протеста против действия реакционного министра просвещения Л.А. Кассо.

Профессор Сербский, точно так же как и его учитель, вырос на идеях французских психиатров, главным образом Мореля и Маньяна. Не этим ли объясняется, что Сербский был жестким противником учения немецкого психиатра Крепелина, правда, лишь формально, а не по существу. Он действительно критически относился к высказыванию Крепелина о раннем слабоумии, указывая на невозможность выделения психозов на основании заранее предопределенного прогноза; вел с Крепелиным полемику в прессе, как на русском, так и на французском, английском языках. В эту полемику он вносил много иронии, юмора, подчас, по словам Ганнушкина, довольно тяжеловесного. И в то же время Сербский близко стоял к Крепелину: в целом ряде клинических подходов он прямо совпадает с Крепелиным.

Из сделанного Сербским в области клиники необходимо отметить его работы о кататонии, о галлюцинациях, о везаниях (лат. vesania — безумие), о раннем слабоумии, об органических заболеваниях головного мозга; все эти работы отличаются обстоятельностью, силой критического анализа, умением просто и ясно излагать. При оценке психических нарушений у больных доктор Сербский придавал большое значение соматическим нарушениям и деятельности организма как целого, то есть был клиницистом-соматиком. При оценке того или иного случая он брал в расчет не только картину психической жизни пациента, не только состояние его нервной системы, он старался подробным образом определить состояние всего организма больного и свести к одной причине, к одному заболеванию изменения как психические, так и соматические.

Клинический анализ получил особенно яркое проявление в его докторской диссертации «Формы психиатрического расстройства, описываемые под именем кататонии» (1890 г.). В диссертации Сербского случаи, иллюстрирующие главы, посвященные острому слабоумию, аменции и острой паранойе, относятся к острой шизофрении. Он доказал несостоятельность учения Кальбаума о кататонии как самостоятельной болезни и установил впервые, что кататонический симптомокомплекс может наблюдаться при различных психозах. Будучи одним из оппонентов, Сергей Сергеевич Корсаков 21 марта 1891 года в отзыве на диссертацию Сербского говорит, что данная работа «является одним из лучших произведений русской психиатрической литературы». Эта поистине классическая работа до сих пор сохраняет свое принципиальное значение для клинической психиатрии.

Большой интерес представляют работы Сербского о полиневритическом психозе (Корсакова болезнь), об органических психозах, о смешанных формах (везаниях), об острых психозах, ряд полемических статей (частью на французском и английском языках), «К вопросу о раннем слабоумии» (1902 г.), в которых дан исторический обзор и детально описана клиническая картина с глубоким анализом изучаемых состояний. Им написаны «Краткая терапия душевных болезней» (1911 г.), изданная дважды, в которой он высказал ряд важных положений по психогигиене и профилактике психических заболеваний, а также учебник («Психиатрия», 1912 г.), который выдержал 4 издания, и руководство по общей и частной психиатрии.

Помимо клинической психиатрии, Владимир Петрович много сделал в области судебной психиатрии. Он был первым преподавателем Московского университета, читавшим с 1892 года лекции по судебной психиатрии студентам юридического и медицинского факультетов. Результатом этих занятий стали два тома «Судебной психиатрии» (в 1895 г. издан первый том, в 1900 г. — второй том), явившиеся первым в России руководством, в котором освещались вопросы судебно-психиатрической теории и практики, законодательства для психических больных.

Владимиру Петровичу принадлежит разработка основных теоретических положений и организационных принципов отечественной судебной психиатрии. Он боролся за постановку и клиническое ведение судебно-психиатрической экспертизы. По его утверждению, эксперт не может ограничивать свою задачу лишь установлением наличия или отсутствия психической болезни при совершении преступления (медицинский критерий), он должен определить и степень ее, так как преступник не потому становится невменяемым, что он болен, а потому, что болезнь лишает его способности свободы суждения и свободы выбора того или другого образа действия (юридический критерий). Исходя из необходимости двух указанных критериев, Сербский принципиально отрицал возможность так называемой «уменьшенной вменяемости», допускать которую склонны были многие врачи и юристы, как отечественные, так и особенно иностранные.

Профессор Сербский оставался верен лучшим традициям и заветам медицинской этики. В 1906 году он выгнал из своей клиники полицейских, разыскивающих революционеров. В августе в его клинику явился пристав 1‑го участка Хамовнической части и заявил, что он имеет предписание осмотреть больных с целью выявления среди них скрывающихся преступников. Он предъявил предписание, подписанное всесильным градоначальником Рейнботом. В те времена такие предписания полагалось исполнять немедленно и беспрекословно. Однако доктор Сербский категорически отказался его исполнять. При этом он объяснил, что осмотр психических больных посторонними лицами, а полицейским тем более, может повредить психике больных, многие из которых страдают манией преследования.

Пристав, встретивший решительный отпор, после переговоров по телефону со своим начальством заявил, что московский градоначальник решительно требует произвести проверку и дает полчаса на размышление, после чего к осмотру приступят насильственно. На что Сербский ответил: «Мои научные убеждения не могут измениться ни через полчаса, ни через более продолжительное время; возложенная на меня по закону как на директора клиники забота о здоровье душевнобольных не позволяет мне ни при каких условиях дать согласие на меры, от которых может пострадать здоровье пациентов». Полиция, видя непреклонность Сербского, отступила. Мало того, Сербский подал жалобу на полицию, требовал привлечь пристава и градоначальника к судебной ответственности.

Доктор Сербский был человеком непреклонным, прямолинейным, без тени чинопочитания, он был борцом не по темпераменту, а исключительно по чувству долга. Образ его действий можно было всегда предсказать, поскольку он не выносил ложь и лицемерие, они ему были противны органически. Это был честный, принципиальный, не поступавшийся принципами гражданин и врач. Об этом красноречиво свидетельствуют приведенные ниже два случая.

В начале 1907 года в Московской тюремной больнице был найден мертвым в своей камере некто Шмидт, обвинявшийся в участии и организации Декабрьского вооруженного восстания в Москве. Судебные власти видели в Шмидте опасного преступника и одного из вдохновителей Московского вооруженного восстания. Шмидт страдал психической болезнью. Факт его заболевания был установлен экспертизой, в которой принимал участие и Сербский. Судебные власти из конъюнктурных соображений говорили, что врачи, наблюдавшие Шмидта, ошиблись, считая его психически здоровым. В результате Шмидт, оставшись без надзора, разбил стекло в окне своей камеры и осколком перерезал себе сонную артерию. Случай этот вызвал в обществе бурю справедливого негодования в адрес лиц, которые не признавали его больным. Профессор Сербский выступил на страницах «Русских Ведомостей» и развернул резкую полемику с юристами.

В том же 1907 году бывший член I Государственной думы Недоносков совершил убийство. Несколькими экспертизами, в которых участвовал Сербский, было выяснено, что он душевнобольной. Несмотря на это, судебные власти, будучи пристрастными к ненавистным правительству политическим деятелям (Недоносков был в оппозиции к правительству), отвергли диагноз «душевное заболевание» и приговорили Недоноскова к 4‑летнему заключению. По поводу этого приговора Сербский также выступил с целым рядом докладов и статей как в общей, так и в специализированной прессе. Он не мог молчать, обличая явную несправедливость. «За почти 30 лет моего служения психиатрии, — говорил Сербский, — я всегда считал своим нравственным долгом отстаивать всеми доступными мне средствами права и интересы душевнобольных. Все равно, нарушались ли они невежеством служителей, считающих необходимым наказать больного, или недостатком образования тех, кто устраивает охоту на уже и без того наказанных самой болезнью людей».

По воспоминаниям доктора Ганнушкина, восемь лет проработавшего с Сербским и хорошо его знавшего, вырисовывается многомерный портрет этого человека. Владимир Петрович был простой, прямой, даже несколько грубоватый человек; он казался суровым, даже жестким, на самом деле за этим скрывалась детская доверчивость, подчас даже наивность, он был крайне добрым человеком. Серьезный на вид, медлительный и несловоохотливый, он скрывал под своей суровой внешностью большую доброту и душевную мягкость, которые раскрывались в полной мере прежде всего в отношении к больным.

Владимир Петрович был скромным человеком, отнюдь не честолюбивым, не стремившимся быть заметным и останавливать на себе внимание других, никогда не искавший популярности. Однако это не мешало ему исповедовать принцип единоначалия в управлении. В соответствии с революционным духом тех лет на съездах русских психиатров постоянно пропагандировали автономно-коллегиальный стиль руководства. Вопреки этим настроениям Сербский отказался вводить коллегиальное управление в своей клинике. Это усилило начавшееся раньше из-за игнорирования им учения Крепелина противоречия между ним и врачами. В октябре 1906 года Сербский запретил ассистентам и ординаторам распределять больных в его отсутствие, что явилось последним поводом для принципиального конфликта, быстро получившего широкую огласку в печати. Сербский пожаловался декану Д.Н. Зернову на медицинский персонал, требовавший ввести коллегиальное управление, после чего две недели не посещал клинику. В декабре 1906 года третейский суд вынес решение: «Устав клиники, как живого дела, требует обновления, и такой коррекцией должно служить коллективное ведение управления». Сербский с этим решением не согласился и начал увольнять служащих, которые его не поддержали. Протестуя против этого, ушли и врачи, среди них был П.Б. Ганнушкин.

Профессор Сербский вскоре осознал свою ошибку и мучительно нравственно страдал. В 1911 году резко усилилась борьба за университетскую автономию, приверженцем которой был и Сербский. Когда же по автономии был нанесен удар рукой министра просвещения Л.А. Кассо, Сербский с группой левого крыла профессорской коллегии, к которой он принадлежал и пользовался большим авторитетом, покинул стены родного дома. В таком шаге отчаяния он видел единственный способ борьбы и единственное средство сохранить свое достоинство и корпоративную честь. Уход из университета оставил в душе Сербского незаживающую рану, которая, постоянно кровоточа, в конце концов дала себя знать…

Малообщительный Сербский, несмотря на нелюбовь и даже боязнь всяких публичных выступлений, был общественным деятелем, выступлений которого часто боялись. На знаменитом II съезде психиатров, проходившем в августе 1905 года в Киеве, где он был избран его председателем, Сербский выступил как сторонник революционного протеста против самодержавия. В 1906 году, вскоре после Декабрьского вооруженного восстания в Москве, на дверях его квартиры была вывешена надпись: «Жандармы и полицейские не принимаются в качестве пациентов».

В 1911 году одной из причин закрытия властями I съезда Русского союза психиатров и невропатологов, созванного в память С.С. Корсакова, была речь Сербского, направленная против политической системы. Фраза, которую он построил на созвучии фамилии Кассо с французскими словами des cas sots («глупые случаи»), стала крылатой среди прогрессивной части врачей России. Сербский был активным участником всех психиатрических съездов. Он принимал самое живое участие в работах Московского общества невропатологов и психиатров, где был председателем. Он организовал Московский психиатрический кружок «Малые пятницы», который проводил интересные заседания, а также много работал в Московском психологическом обществе и, наконец, был одним из основателей и редакторов журнала этого общества («Журнал невропатологии и психиатрии им. С.С. Корсакова»).

24 года своей жизни, почти четверть века, отдал Сербский созданию и развитию Московской психиатрической клиники. Последние годы жизни выдающегося психиатра прошли в тяжелых моральных и материальных условиях. Сербский был бессребреник, до самой смерти он оставался необеспеченным, несмотря на самые скромные привычки. И это в Москве, где население с давних пор развращало врачей, а врачи, в свою очередь, население.

Весной 1917 года рушилась старая русская жизнь, и вместе с ней уходило в прошлое наследие реакционного министра Л.А. Кассо. Владимир Петрович Сербский должен был вернуться в дорогую ему, родную клинику, он дал уже на это свое согласие, но неумолимая судьба отказала ему в этой радости. На 60‑м году жизни, едва ли не в тот самый день, когда пришла телеграмма из Петрограда о его возвращении в университет, он 23 марта 1917 года умер; его похоронили уже не бывшим профессором Московского университета, как он любил себя называть, а действующим. В надгробной речи прозвучали слова, очень точно выразившие сущность покойного: «психиатр без страха и упрека». Таким он и останется навсегда в истории русской психиатрии.